ЯК: На мой взгляд, в зависимости от контекста институции или проекта, могут существовать разные модели. Если говорить о традиционных художественных организациях, в которых первостепенное значение имеет выставочная программа, то обе эти функции необходимы. И я бы скорее говорила не о том, кто в чьем поле должен/может работать, а о том, что оба вида деятельности должны находиться в одном общем поле. Мне это кажется самым сложным – создать единое смысловое, стратегическое, этическое и коммуникационное поле для совместной работы всех сотрудников (очень точное слово в нашем языке). Поле, в котором критически пересмотрены централизованное производство смыслов, и властные отношения между людьми, которые трудятся совместно: кураторы, педагоги, уборщики, хранители, смотрители, бухгалтеры и т.д. И здесь ключевой фигурой становится руководитель (или система руководства) организации.
АБ: Без малого девять лет я работаю педагогом и, признаться, большую часть этого времени я хотела, чтобы меня называли куратором. Оглядываясь назад, я думаю, что это, во многом бессознательное, желание имеет две причины. Во-первых, когда я начинала свою деятельность, образование в культурных институциях, как правило (но не всегда), ограничивалось традиционными форматами мастер-классов и лекций, поэтому было не вполне ясно, как классифицировать коллективные прогулки, ридинг группы или, например, эксперименты по созданию аффинити-групп, — практики, которые мне всегда были интересны. Я постоянно думала, действительно ли я чему-то учу в таких проектах, что происходит между участниками и в чем моя роль на самом деле? Казалось, что назвав себя куратором или художником, я смогу избежать напряжения, скованности и необходимости «просвещать», неизбежно (?) приходящей со словом «образование». Иначе говоря, для меня, быть куратором означало работать «под прикрытием». Невнятность смысла этого термина/должности/практики в действительности открывали возможность быть кем-угодно и делать что-угодно. С другой стороны, жест присвоения имени куратора (в моем случае) неразрывно связан с борьбой за признание и материальные ресурсы, а также, что немаловажно, с процессом идентификации или дис-идентификации с институциональными стратегиями и ценностями. Роль куратора, и даже само это слово, таким образом, обеспечивало доступ к большей свободе, большим ресурсам и большему удовлетворению, в конечном счете. Возвращаясь к вопросу, я бы сказала, что в моем случае, долгое время кураторская деятельность (или ее двойник) находилась в поле образования, а не наоборот. Проблема в том, что вплоть до 2016 года, пока я не оказалась на программе «Кураторство и Медиация современного искусства» в Хельсинки, я не слишком задавалась вопросом о структурных условиях, приводящих к страху провала, фрустрации и опустошению в одном случае и относительной (психической) стабильности и в другом. В Хельсинки я раз-учила себя. Я вообразила, что иметь множество профессиональных идентичностей одновременно — не проблема при условии прозрачных и нетоксичных трудовых, властных и прочих отношений, конечно (тут мне начинает казаться, что я говорю об утопии).
Я поддерживаю Яну в том, что самое главное сегодня — это совместная работа, это, если угодно, объединение, а не разделение труда. И вновь вспоминая свою «финскую фантазию» я представляю институцию, в которой можно быть утром педагогом, куратором в обед, а вечером работать в гардеробе (не обязательно в такой последовательности).
ЖМ: (Учитывая предыдущие ответы, мне кажется формулировка этого вопроса не совсем точная, поскольку образование находится не только в поле кураторской деятельности и поэтому не может исключительно там оставаться – ведь оно тоже существует много где ещё).
Что касается разделения функций, образование часто рассматривается другими работницами/ками культурных институций как не совсем настоящая работа, поскольку работницы/ки образования посвящают большую часть своего времени размышлениям о публике, их работа часто существует отдельно от главной функции многих культурных институций - выставочной деятельности.
Даже физически это явление ощущается во многих институциях: образовательные пространства часто располагаются в подвалах или в отдельных комнатах и чаще всего не интегрированы внутрь самих выставок. Через эту призму политики пространства, можно размышлять об определенном месте образования внутри институций: оно находится физически и символически на периферии. Периферия часто рассматривается как место разъединения и депривации, однако афроамериканская феминистская теоретица Белл Хукс пишет о ней, как о месте радикальных возможностей. Фактически, согласно Хукс, периферия – это то самое место, с которого можно деконструировать иерархическую власть, поскольку с этой позиции возможно увидеть общую картину, одновременно и из периферии, и из центра. Этот подход к маргинальности очень интересно применить к ситуации работницы/ка образования в художественных институциях: если они действительно переходят от периферии к центру, рискуют ли они потерять целостную перспективу, которая обогащает их работу, ориентированную на принятие во внимание множества голосов и точек зрения посетителей?